Глава 4.

 Глава  4.

 Пространство и время - интерпретации значимости.

            §1  Две интерпретации значимости.

            Всякое понимание, всякое осуществление языковой игры может быть рассмотрено в тавтологиях герменевтического круга, демонстрирующего бессодержательную значимость собственного осуществления. Эта демонстрация бессодержательного возможна в двух формах рефлексивного рассмотрения  игрового значения.  Суть которых заключается в возможности интерпретирования знака или тождественным игровой связи (“и”), или её иным (“или”), (глава 3,§4).

            В чём различие двух способов интерпретации игровой значимости?

            В том, что толкование бессодержательного само указывает на рефлексивность двумя равнозначными способами демонстрации герменевтического круга: начнём ли мы демонстрацию с толкования бессодержательности знака игровым содержанием или, наоборот, игровое содержание в “начале” круга истолкуем бессодержательностью знака. Таким образом, пропозиция “начала” толкования значимости ведёт нас к различным способам демонстрирования пропозиции значения. Если в “начале” не будет различия форм значимости, то мы не сможем рефлексировать над бессодержательностью герменевтического круга, и не будем иметь никакого понятия о формах doxa и episthmh.

            §2  Время - doxa.

            Когда тождественное игровой значимости интерпретируется тождественным игровой связи ( “=“ - “и”; “иное-не” - “или” ), тогда мы будем говорить, что значения принадлежат языковой игре формы doxa, где они интерпретируют собственное игровое осуществление. Что это значит?

            То, что значения игры формы doxa сами указывают на своё собственное осуществление смысла в языковой игре, т.е. являются интерпретациями своей достоверности. Достаточно лишь всплыть такому значению в памяти, как в нём будет осуществлена игра формы doxa, вернее, мы будем играть в эту игру, и нам ничего не надо постороннего, кроме этого значения, чтобы могло подтвердить, что мы достоверно осуществляем эту игру. Само “подтверждение” этого теряет смысл.

            Где взять нам такие игры? - Где угодно. Достаточно сказать, что мы играем в них постоянно, называя их своей “волей”.

            Да, “воля” - языковая игра формы doxa, интерпретирующая свои значения значимостью игровой связи.

            “Я так хочу”, “Пусть это будет так” - вот толкования приведённых выше рассуждений. Их значимость указывает на их же осуществимость смысла - “так хочу”, так осуществляю языковую игру. Значения doxa достоверны, т.е. имеют смысл постольку, поскольку сейчас осуществимы нами, безотносительно к каким-либо иным интерпретациям - “я так хочу”.

            Рассмотрим теперь толкование пропозиции импликации как значимости формы doxa, ведущее нас к толкованию “воли” и “времени”.

            а) Пропозиция молчания ( Л®Л ).

            Поскольку тождественное значения интерпретируется тождественным игровой связи ( “=“ - “и” ), то иное значения (Л), его устраняемое в тождественном осуществление смысла, будет интерпретироваться иным (Л) игровой связи ( “не” - “или”), т.е. смысл осуществления игры будет внеположен и в рефлексивном рассмотрении   (Л®Л), а осуществление смысла “воли” и “времени” будет бессодержательным и в  значениях игры, и в  синтаксическом рассмотрении (безосновательность произвола воли).

            Осуществление индексалов “воли” и “времени” ( их смысл ) не может быть проинтерпретировано в содержании их же игр и синтаксисов, ограниченных только рефлексией этого содержания, смысл “воли” и “времени” можно лишь продемонстрировать как указатель на собственное осуществление указывания ( воления ). “Время” и “воля” равно безосновательны - в этом их игровой смысл. “Воля” всегда подразумевает волевой произвол, без этого произвола воли нет, равно и “время”, - указатель на собственное осуществление, - не может быть отождествлено с некоторым содержанием. Любое такое толкование будет заканчиваться индексалом на осуществление формы памяти: воля - это вот... , время - это моё осуществление толкования времени, т.е. его демонстрация.

            Итак, пропозиция молчания говорит нам, что смысл времени и воли необъясним в их играх, и их значения всегда имеют характер бессодержательных индексалов на собственное осуществление в играх формы doxa.

            б) Пропозиция утверждения ( И®И ).

            Значимость игр doxa (“=“) толкуется значимостью игровых связей (“и”), т.е. толкования смысла значений doxa возможны лишь как толкования содержания её синтаксической игры ( И®И ), превносящей в рефлексию рассмотрения произвол своих условных толкований.

            Волю и время можно толковать только по совершённой предъявленности значений игр формы doxa, по памятуемой связи знаков другой игры, демонстрирующей “волю” и “время”. Из самих индексалов “воля” и “время” игровое содержание не извлечь.

            Говорить о воли вне её проявления ( вне её синтаксической демонстрации ) бессмысленно. “То, что я хочу” я могу понять в осознании проявления своего желания. В осознании осуществлённости индексала на своё осуществление.

            Поэтому “волю” и “время” интерпретируют одномоментно и изотропно ( единство и рефлексивность синтаксической демонстрации ) в соотнесённости предъявленных ( демонстрируемых) значений, выражая в этих понятиях бессодержательную значимость индексалов на себя.

            Сколько прошло времени, можно сказать или по показанию часов, или по положению небесных светил, т.е. в толковании синтаксического рассмотрения бессодержательного смысла “времени”. Все попытки толковать время как “относительное” и “анизотропное” относятся к различным синтаксическим играм со “временем”, а не к самому времени, так как бессодержательный индексал на себя всегда им и останется.

            Эйнштейн ничего не сказал о самом “времени”, так как это логически невозможно, а только создал свой синтаксис, демонстрирующий бессодержательную значимость времени соотнесённостью событий в физическом мире с инвариантом скорости света.

            в) Пропозиция вопрошания ( Л®И ).

            Последняя пропозиция синтаксических отношений ( импликации или данности языка ) говорит о самой возможности интерпретирования бессодержательности индексалов “время” и “воля” синтаксическим содержанием. Бессодержательность значений формы doxa может быть содержательно истолкована в синтаксисе, потому что само осуществление синтаксической языковой игры внеположно (Л) своему содержанию (И), т.е. само осуществление синтаксиса может демонстрировать бессодержательный индексал.

            Таким образом, смысл содержательного толкования времени и воли в демонстративности осуществления синтаксического толкования. Осмысление времени возможно лишь как собственная синтаксическая демонстрация игры, именуемая обычно однонаправленностью времени. Невозможно никакое содержательное толкование времени вне демонстрации этого содержания - так можно интерпретировать запрещённость импликационной связи И®Л.

            Рассмотренная нами пропозиция синтаксических отношений - пропозиция данности языка показала, что интерпретации значимости формы doxa оказались смысловой структурой, которую мы считали волей и временем. Бессодержательность, одномоментность, изотропность, однонаправленность - всё это доксические или временные толкования игровой значимости.

            “Время” и “воля” оказались иносказаниями формы рефлексии памяти. Время не является нестареющей стихией, в коей плещутся события жизни, тогда бы мы знали содержательное время; время - интерпретация формы памяти в нечто одно-значимом игры. Бессодержательная значимость которой делает время самым таинственным и неуловимым понятием. “Всё течёт, всё изменяется”, “Нельзя войти в одну и ту же реку дважды” - нельзя мыслить время лишь в одной языковой игре doxa, необходима ещё и другая, синтаксическая игра, иначе - “в одну и ту же реку нельзя войти и единожды”.

            §3  Пространство - episthmh.

            Форму интерпретирующую значимость содержания (“=“)  иным (“или”) игровых связей мы будем называть формой episthmh. Осуществление игры этой формы должно толковаться в игровых связях иных значений, т.е. достоверное значений episthmh предполагает собой осуществимость иных интерпретаций в иных значениях игры, говорящих, что это значение осуществило эту игру. Само значение не может быть достоверным собственного осуществления смысла, как это было в случае doxa.

            Следовательно, в языковой игре формы episthmh должны быть значения, говорящие о “достоверности” её значений или предполагающие толкование “достоверного”. Отсюда видно, что любая синтаксическая игра будет игрой формы episthmh, доксического синтаксиса не бывает.

            Языковые игры этой формы я называю играми понимания или узнавания. Я увидел семиугольник, но то, что это действительно семиугольник требует подсчёта его сторон, т.е. интерпретации его значимости иными игровыми связями его смысла - его “иного” - счёта. Если же многоугольник мелькнул, не дав себя рассмотреть ( проинтерпретировать ), то я ничего не могу сказать, семиугольник ли это или круг, и мне придётся либо сказать, что игра не осуществилась и я не знаю что это было, или же угадывать, играя в игру формы doxa.

            Но как быть с тем, что “я вижу красный цвет и не требую никакого подтверждения”? - Дело в том, что когда вы видите, вы находитесь в самой игре episthmh, а не в её синтаксисе, как в нашем исследовании, поэтому вы не можете содержанием игры проинтерпретировать его игровое осуществление, внеположное этому содержанию, нельзя виденьем подтверждать достоверность виденья. Но ваше виденье ( это уже синтаксическое рассуждение ), чтобы быть виденьем “красного цвета”, требует своего постоянства, того, что красный цвет не начнёт переливаться или же исчезать, а это ничто иное, как интерпретация в иных значениях “виденья красного цвета”. То есть, игра узнавания цветов предполагает интерпретации своего достоверного в иных игровых связях.

            Обратимся теперь к толкованию пропозиции синтаксических отношений как значимости формы episthmh.

            а) Пропозиция молчания ( Л®Л ).

            Так как  значимость episthmh (“=“) интерпретируется в иных (“или”) игровых связях, то до осуществления этих интерпретаций (Л) мы должны предположить возможность ( бессодержательность - Л ) их осуществления в игре ( Л®Л ). Мы должны предполагать эту бессодержательно значимую возможность как совокупность всех возможностей осуществления игры в её связях, где-то присутствующих до всех рассуждений.

            Что это может быть? Что мы предполагаем? - Пространство, вместилище всего существующего, т.е. совокупность всех возможностей осуществления всех игр. Бессодержательная значимость формы памяти становится миром всех возможностей всего существующего - бытием мира. И не просто бытием, а бытием, осуществляющим понимание языковой игры формы episthmh: что не может быть понято ни в какой из эпистеместических игр, хотя бы как “нечто имеющее место”, то вовсе не существует в бытии мира. Бытие становится говорящим бытием, обращённым к нам - исток познаваемости мира.

            “Пространство” - указатель на бессодержательную значимость формы памяти, интерпретирующий её в атрибутах “вечного” и “бесконечного”, так как у памяти нет границ вне её: чего нельзя вспомнить, то нельзя интерпретировать. “Неизвестное” - это также вспоминаемое, но как возможность самого вспоминания.

            б) Пропозиция утверждения ( И®И ).

            Содержательные значения игры episthmh (И) имеют смысл лишь в соотнесённости с иными ( синтаксис ) содержательными (И) значениями этой игры ( И®И ). Иными словами,  точка пространства  вне соотнесённости со всеми другими точками - бессмыслица. Интерпретация соотнесённости точек как бессодержательности формы памяти приведёт нас к понятию изотропного.

            Отсюда следует, что пространство не континуум точек, а континуум их соотнесённостей - расстояний.

            в) Пропозиция вопрошания ( Л®И ).

            Для того, чтобы синтаксические интерпретации достоверного значений формы episthmh указывали на бессодержательно значимое осуществление языковой игры         ( “=“ - “или” ), необходима репрезентация содержанием игры (И) внеположной ему (Л) формы рефлексии памяти. Бессодержательно значимое осуществление игры должно быть демонстрируемым ( синтаксис ) в содержательных тавтологиях герменевтического круга, благодаря которому “бессодержательное” становится “дающим место” значимости игрового содержания. “Давать место”, “осуществлять” -  иносказания открытости пространства, то, через что можно пройти без сопротивления, если вы нашли способ двигаться в нём. Пространство не может быть нечто сопротивляющимся осуществлению игры, так как оно само интерпретация игровой осуществимости. Открытость или несопротивляемость пространства - суть репрезентативности формы памяти.

            Предданность, вместимость, бесконечность, изотропность, соотнесённость, открытость - всё это пространственная интерпретация значимости языковой игры формы episthmh. Пространство - одна из форм толкования осуществления нашей памяти.

            §4  Место “сущего”.

            Пространство и время - две интерпретации формы памяти, две демонстрации осуществления герменевтического круга, толкующего бессодержательную значимость существования содержанием языковых игр. Можно ли рассматривать их как некие данные объекты, как объективные данности нашего бытия?

            Нет, и ещё раз нет! Так как их смысл в их демонстративности, а не в их представленности до всякого осмысления. Последнее, - представленность, - пространственная интерпретация “демонстративности”. Пространство и время не могут существовать до нашего осмысления, потому что сами являются формами нашей мысли, двумя демонстрируемыми пропозициями мышления. Объектно-субъектные отношения для них бессмысленны. Пространство и время не могут быть предметом исследования, так как сами являются логической формой исследования, осуществляемой нашими играми: для чего “что-то” исследовать, если само исследование ( любое исследование! ) демонстрирует собой это “что-то”.

            Но всё-таки мы говорим о них как о демонстрациях осуществления игр, значит они что-то есть?

            О них ли мы говорим? Нет, мы демонстрируем их в той или иной игре, используя для этого бессодержательно значимые индексалы, указывающие по сути на игрока игры, на наше я. Говоря о пространстве и времени, мы перетолковываем в двух формах “играющее я” своих игр, интерпретируем наше “я”  как “находящееся в своём бытии” и “волеизъявляющее или наблюдающее”. Таким образом, толкуя пространство и время, мы определяем место “сущего” ( всего значимого ) в наших играх, игровой смысл своего “я”.

            Тогда почему мы утверждаем, что говорим о пространстве и о времени, раз мы перетолковываем бессодержательно значимое?

            Потому, что любое толкование, любое осмысление является интерпретацией бессодержательного содержательным, нам ничего не остаётся как играть с “пространством” и “временем”, выявляя в их содержательных интерпретациях логические формы нашего мышления. Само различие пространства и времени является принятием игры их “наблюдателя” - игрока игры их осмысления. Место которого в играх будет указывать на выявленные пропозиции.

 

            §5  Прошедшее, настоящее, будущее.

            Мы показали, что время - это толкование бессодержательного индексала на своё осуществление указывания в игре формы doxa. Но что такое времена нашей речи?

            Когда мы интерпретируем “время”, мы находимся в синтаксической языковой игре, рассматривающей своё собственное осуществление или осуществление другой игры, поэтому содержательные интерпретации “времени” будут выявлять синтаксические отношения языковых игр - отношения пропозиции импликации.

            Прошедшее время ( Л®И ).

            Бессодержательно значимый индексал (Л), осуществляемый в синтаксической игре, - так мы будем понимать время, - интерпретируется осуществлением содержания (И) другой языковой игры, отличной от интерпретаций синтаксиса. Синтаксис интерпретирует бессодержательную значимость (Л) времени “представленностью” рассматриваемого им содержания (И) другой игры ( Л®И ) ( форма episthmh). Таким образом, рассматриваемые значения приобретают атрибутику пространственной истолкованности формы памяти - они интерпретируются как “имеющие место”, совершённые и доступные к своему толкованию, - интерпретация пространства-вместилища всех осуществлений языковых игр.

            Для того, чтобы что-то вспомнить, мы должны предположить, что это что-то находится в “осуществлённом”, в сыгранном пространстве игр, предположить то, что это было.

            Настоящее время ( И®И ).

            Бессодержательно значимый индексал интерпретируется содержанием его же толкующего синтаксиса ( И®И ), но внеположное осуществление содержания не может быть истолковано в нём же, вспомним апорию Зенона: “в точке, откуда ушла летящая стрела, её уже нет, а в точке, куда она летит, - ещё нет”. Следовательно, на настоящее можно указать, но его нельзя описать.

            Как же тогда мы говорим о настоящем?

            Только как о содержательном толковании в игре “этого её значения” ( И®И ). Мы говорим: “сколько сейчас времени?”, “сейчас я иду домой”, - “сейчас” указатель на толкуемое значение игры. В этих предложениях мы не определяем формальное время, а пытаемся определить своё положение в игре, значение своих совершаемых игровых действий. Все содержательные высказывания настоящего времени относятся не к “настоящему” как свершаемому осуществлению игры, а как к значению осуществляемого “сейчас” игрового смысла. “Сейчас” - указатель на “вот этот” игровой смысл, интерпретация которого демонстрирует смысл “сейчас”, замыкая круг игровых тавтологий.

            Будущее время ( Л®Л ).

            Если мы попытаемся проинтерпретировать, точнее, продемонстрировать бессодержательный индексал (Л) на само внеположное осуществление синтаксиса (Л), то эта невозможная попытка содержательного толкования будет будущим временем - демонстрацией игрового осуществления вне содержания игры. “Невозможность” такого содержательного представления истолковывается “не-пред-сказуемостью” содержания будущего времени, но уже в следующей ступени синтаксиса.

            Мы действительно не можем в содержании игры истолковать её же внеположное осуществление, но мы можем его демонстрировать самой игрой, рефлексивно указывающей на свою бессодержательность ( Л®Л ). Но для такой демонстрации мы должны перейти в следующую синтаксическую игру, в которой бессодержательная значимость будет явно демонстрироваться герменевтическим кругом игровых значений. Синтаксис должен выявить пропозицию значения и интерпретировать её содержанием будущего - вероятность, возможность.

            Например, мы никогда не сможем ответить на вопрос: “будет ли морское сражение при Саламине?” Ответы “ да” и “нет” равно лишены содержательного толкования своей достоверности - осуществимости. Но ответ: “сражение или будет, или нет”, будучи демонстрацией герменевтического круга, имеет смысл бессодержательной значимости “присутствия в игре”: случится или то в игре, или это - опять круг. Далее, уже в другом синтаксисе, мы интерпретируем представленное демонстрирование круга игры содержанием прошедшего времени,  содержанием другой языковой игры, вводя понятие вероятности и дополнительных содержательных условий ( будет на море буря или нет ).

            Если нам не удастся выстроить синтаксическую игру к выявленному герменевтическому кругу, в демонстрирующем его содержании, то рассматриваемые нами события непредсказуемы.

            Проведённые исследования показали, что прошедшее, настоящее и будущее являются интерпретациями бессодержательного индексала на осуществление иной игры, на осуществление “этих” синтаксических значений в синтаксисе и на саму внеположность осуществления синтаксиса, соответственно.

            Формы времён - формы синтаксических отношений игр.

            §6  Граница мира - его история.

            В этой главе пропозиция импликации была проинтерпретирована и как пространственная представленность формы памяти, и как синтаксические отношения языковых игр,  как “времена”. Следовательно, у них единственная смысловая структура. Поэтому пространственную истолкованность можно проинтерпретировать как “временную” истолкованность синтаксических отношений, т.е. смысловая структура “пространства” изоморфна структуре “времён” - прошедшего, настоящего и будущего. Или: границей мира является его история.

            Действительно, “граница мира” - определённость или означенность пространства - вместилища всего существующего в мире; “история мира” - выявленность существующего в игровом содержании мира. И то, и другое - интерпретации одного и того же. Проиллюстрируем это.

            Замечу, что “бесконечный мир” ( без-граничный ), т.е. внеположный интерпретациям языковых игр, не нашёл своего завершённого толкования в западной традиции, что вполне понятно: внеположное лишь демонстрируется, а не комментируется. “Безграничность мира” привела к противоречию его существования как нечто наблюдаемого.  Напомню, если мир бесконечен и изотропен в этой бесконечности, а, именно, это и есть отсутствие его границ, то в любом направлении звёздного неба была  хотя бы одна звезда, небо просто бы светилось сплошным светом. С другой стороны, если мир бесконечен во времени, то он не мог ниоткуда произойти, следовательно, любой момент времени мира как целого тождественен любому другому, а поскольку смысл в рамках языковой игры формы episthmh есть соотнесённость его значений, то сам мир не имеет смысла как существующий в соотнесённости двух неразличимых индексалов на себя. Мир строго детерминирован как бессмысленное. А поскольку мир -совокупность всех возможностей человеческих игр, то бессмысленна вся жизнь любого и каждого человека.

            Но смысл нашей жизни в нашей истории жизни, её событиях, поэтому, чтобы не быть бессмысленным, мир перетолковывается как его история, т.е. мир должен иметь конец и начало.

            Или, если то, что я считал своим “я” имеет смысл, то мир должен быть создан и уничтожен. Во всех формах мышления, признающих значимость “сущего” - человека, мир был создан и ограничен.

            Мир греков замкнут в круг “великого года” и в кольцо небесных сфер, так же замкнут мир ариев, египтян, сирийцев и т.д. Возражение Канта против границ мира вопросом: “а что дальше границ?” - безосновательно, так как в случае отсутствия границ мира, ни мир, ни пространство не имеют никакого “дальше”. Говоря “дальше границ”, Кант предполагает, что стоит рядом с ней, рядом с означенностью всего существующего и, следовательно, сам рядом с собой, -  когда кто-нибудь это проделает, я приму возражение Канта.

            Даже в современной науке, далёкой, на первый взгляд, от идей тварности и Создателя, после неудачной попытки осмысления мира бесконечным, он оказался рождённым и замкнутым - теория “Большого взрыва”. И поскольку научное мышление - рефлексирующее мышление, то интерпретации “движения” истории мира ( прогресс ) коснулись и его границ: Вселенная стала расширяться, следуя за своей историей.

            Не ищите здесь причинно-следственной связи, связь здесь не причинная, а логическая.

            Мир создан и ограничен потому, что моё “я”, моя жизнь имеет смысл. Потому, что индексал “я” представлен “сущим”.