Глава 13.

 Глава 13.

 Смысловая связь.

            §1  Связь и знак.

            Мы шли к пониманию смысла, значимости, к пониманию самого понимания как достоверного - и что же в результате? - Истина оказалась интерпретационным моментом герменевтического круга, тавтологией, ведущей в никуда. Наш путь оказался бессмысленным кружением на месте, кружением вокруг бессодержательного индексала “это”, указывающего на своё указывание. Но вряд ли подобное можно сказать о нашей жизни, о её понимании нами. В жизни всегда что-то происходит, что-то свершается, наступает, она всегда к чему-то движется, жизнь - путь ведущий от “начала” к “концу”,  от чего-то к чему-то. Так, возможно, смысл жизни и смысл понимания являются этой смысловой связью “начала” и “конца”, а не тавтологиями кружения?

            Но что такое смысловая связь? - Поставленный вопрос ведёт нас к игровой связи, указывающей в значениях своей игры на своё “иное”, на осуществление игры как на отличное от представленного в ней, - связь всегда отличается нами от связуемого, следовательно, смысловая связь интерпретирует внеположное осуществление языковой игры, отделяя его от содержания.

            Теперь мы спрашиваем о смысле этого указывания. Ответ так же ясен - смысл в рефлексии памяти, интерпретируемой синтаксическими отношениями языковых игр. Смысл всегда то, как он осуществляется. Значит, смысловая связь - интерпретация “иного” значимости игры, - она  демонстрация пропозиции игровой значимости как “начала” и “конца” языковой игры ( глава 3 ).

            Смысл “начала” в бессодержательной значимости осуществления игры, т.е. в рефлексивности игрового осуществления, то, что мы называем возможностью начать игру. Смысл “конца” в том, что рефлексия начала осуществляется как игровая демонстрация, содержание которой принципиально отлично от его демонстрирования. Толкование “принципиального отличия” приводит к интерпретации значений игры “знаком” ( указатель синтаксиса прошедшего Л®И ) - индексалом на место в игровой демонстрации. Поэтому смысловая связь осуществляется как связь знаков, предъявленностью ( Л®И ) которых из игры устраняется ( забывается ) внеположность осуществления игровых интерпретаций. Иначе: смысловая связь постольку является содержательной связью чего-то с чем-то, поскольку она устраняет из содержания игр различие связываемого и связывания, рассматривая последнее атрибутом представленных знаков.

            Следовательно, “начало” и “конец” ( чьё единство - знак ) как смысловая связь осуществляются в неразличимости игры и её синтаксиса, т.е. смысловая связь никогда не может быть рассмотрена в рамках одной языковой игры, без выявления синтаксических отношений. Из этого следует, что смысловая связь является способом её толкования. Другими словами, предъявленного содержания “причины и следствия” не существует, “причина” и “следствие” - интерпретации синтаксиса прошедшего, выражающие способ рассмотрения связываемых  знаков: сам знак связан с самим собой как демонстрация (синтаксис) пропозиции игровой значимости - демонстрация способа “наличия” представленного знака.

            §2  Причинно-следственная связь.

            В чём смысл игровой условности причинно-следственной связи?

            В том, что её смысл не в представленных знаках “объективности”, а в осуществлении самого способа рассмотрения игрового “объекта”.

            Каков смысл, что А было причиной Б, а Б следствием А?

            Первое: А и Б указывают на нечто единое, связывающее их в смысловую последовательность. Мы говорим: Б произошло в следствие А, - значит связь “А и Б” имеет смысл “происходящего”, - того, на что указывает “А и Б”, и что в них не означается, иначе зачем указывать. То есть “А и Б” интерпретирует внеположное осуществление языковой игры и, следовательно, может рассматриваться как её суждение, где А - субъект, указывающий на круг игры как на безосновательную причину, Б- предикат, интерпретирующий бессодержательную значимость субъекта игровым содержанием, происшедшим из А. Бессодержательная значимость данности причины истолковывается необходимостью причинно-следственной связи. Но для того, чтобы такая интерпретация состоялась, надо продемонстрировать суждение “А®Б” суждением “А “и” Б” в герменевтическом круге синтаксического рассмотрения. Необходимо представить этот круг в синтаксических отношениях прошедшего (Л®И), где данность (Л) представления “А и Б” будет продемонстрирована необходимостью игрового толкования (И) “А®Б”.

            Таким образом, необходимость причинно-следственной связи является игровой демонстрацией синтаксиса прошедшего, а это возвращает нас к игровой обусловленности “причины” и “следствия”, так как, чтобы такая демонстрация осуществилась необходима языковая игра.

            Самой по себе связи “причина” и “следствие”, без способа её синтаксического толкования, нет.

            Представим, что речь идёт о двух “неизвестных” событиях А и Б. Неизвестные- указатель на то, что смысл событий А и Б не может быть рассмотрен в синтаксических отношениях прошедшего, - А и Б не представлены. Можем ли мы сказать, что А и Б как просто данные и бессодержательные знаки образуют причинно-следственную зависимость, вне способа их представления? - Разумеется, нет. И не потому, что они “неизвестные”, а неизвестные они потому, что не выражают синтаксических отношений двух различных языковых игр, впрочем, последнее утверждение тавтологично.

            Нет пропозиции “причина и следствие”, есть пропозиция “начала и конца”, демонстрирующая рефлексивность игровой значимости, а не всеобщую связь “всего со всем”.

            Тогда, если причина и следствие - игровые интерпретации синтаксиса прошедшего, то, изменив их, мы изменим причины наших следствий. Но это чудовищная чушь! Но только на первый взгляд.

            Дело в том, что изменение интерпретаций синтаксических отношений наших игр равносильно изменению самой формы жизни ( самого нашего ”я” ), поэтому так трудно сомневаться в пропозициональном характере причинно-следственной связи. Но мы можем обнаружить нарушение необходимости связи “причина и следствие” в любой форме мысли, лишь только выявим её логические формы, - когда рассматриваемая языковая игра и её синтаксис будут иметь одни и те же игровые интерпретации, исключая тем самым синтаксические отношения прошедшего, так как логические формы не представить вне (Л) их осуществления (И).

            Например, следствием чего является понимание закона тождества А=А? Следствием опыта мысли, но сам опыт уже предполагает осуществление этого закона, иначе никакое понимание не возможно без осуществления самого понимания (И®И). Таким образом, закон тождества и начало понимания вообще беспричинны, поскольку их смысл истолковывается вне синтаксических отношениях прошедшего (Л®И).

            Но это не единственный пример нарушения необходимости причинно-следственной связи. Как только в физике условия опыта включили в себя его математическое толкование, т.е. когда ранее устраняемый и невлияющий наблюдатель превратился в принцип дополнительности, а смысл эксперимента стал явно зависеть от интерпретирования исследуемого объекта, - когда знаки физики стали выражать синтаксические отношения настоящего (И®И), тогда из физики стала исчезать причинно-следственная обусловленность. События приобрели принципиально вероятностный характер, так как нельзя “представить” само осуществление этого “представления”      (невозможность устранения влияния на эксперимент наблюдателя ) и, следовательно, нельзя истолковать бессодержательность данности “представленного” необходимостью игрового интерпретирования причинно-следственной связью.

            Причинно-следственная связь исчезает там, где исчезают синтаксически отношения прошедшего (Л®И) - представленного. Хаос исключает содержательную представленность - и в описании хаотических систем возникают бифуркационные состояния, странные аттракторы и т.д. Я думаю, что более сведущий читатель способен найти больше аналогичных примеров.

            Мне осталось затронуть исторические зависимости.

            Была ли гражданская война в Риме следствием убийства Цезаря, или гибели Помпея, или безвестной кончины Красса? Является ли могущество Римской империи отпечатком личности Октавиана? - Ответ зависит, в каком синтаксисе вы интерпретируете историю Рима, каков ваш подход. Именно он и будет определять причинно-следственную связь в истории, и глупо искать “объективность” такой связи, её нет вне её же игровой интерпретации.

            Почему же нет необходимости “причины” в истории? - Потому, что “история” как наука ( языковая игра) сама полагает содержание своих знаков, историю нельзя продемонстрировать ещё раз отдельно от синтаксических интерпретаций (Л®И), её значения указывают на само осуществление синтаксиса (И®И), т.е. выражают синтаксические отношения настоящего, а не прошедшего, исключая демонстрацию герменевтического круга, в котором его бессодержательность осуществления интерпретируется необходимостью связи “причина и следствие”.

            §3  Логическая связь.

            Логическая связь - смысловая связь, выраженная в значениях логической формы, следовательно, к ней относится всё то же самое, что мы сказали относительно причинно-следственной связи, за исключением одного - способ синтаксического рассмотрения логически связанного не может быть произвольным, а только представляющим отношения логической формы (И®И) как отношения синтаксиса прошедшего (Л®И).

            В логической форме её содержательные отношения указывают на само осуществление синтаксического толкования (И®И), она не отличима от своего синтаксиса       (закон тождества ). Синтаксические отношения прошедшего (Л®И) для неё не выполняются, но всё же мы говорим о логической связи как о необходимой. Что позволяет нам её так толковать?

            Указатель “истина” - “знак” как “пропозиция” представления, существующий до логического рассмотрения, - смысл денотата. Он позволяет разграничить два одинаковых содержания языковой игры и её синтаксиса, определив в пропозициональности переменных логики синтаксические отношения прошедшего (Л®И), так как демонстрируемая “истина” содержательно (И) представлена “наличностью” знака ( суть его пропозициональности ), а её смысл бессодержательно (Л) демонстрируется логическими связками.

            Но только мы спросим о смысле самой “истины” ( нарушив синтаксис прошедшего), как тут же придём или к тавтологиям, или к кругу парадокса. Разумеется, говорить о логических связях парадокса или тавтологий как о причинно-следственной связи нельзя, так как в них причина и следствие не различимы ( курица и яйцо ): представленность знака демонстрируется бессодержательной значимостью герменевтического круга, и наоборот. Логическая связь только тогда будет оставаться необходимой, когда “истина” не будет интерпретироваться в её же осуществлении игрового смысла, иначе - мы получим апории теорем Гёделя. В этом суть бессодержательности логических выводов. - Бессодержательность - истолкованная представленностью знака, - вот их содержание.

            Логическую связь часто интерпретируют как импликационную связь, подразумевая некоторую предданность связывающих отношений. Но импликация, как я показал в третьей главе, интерпретирует не только синтаксические отношения прошедшего, но и настоящего, и будущего. Поэтому импликация не имеет отношения к логической связи как необходимой.

            Действительно, в логике вывод возможен лишь от истинного суждения к истинному, т.е. от представленного к представленному в знаке (И), где само осуществление вывода внеположно (Л) ему, что и позволяет говорить о необходимости логического вывода. Но если не обращать внимание на необходимость смысловой связи, то она может интерпретировать и синтаксические отношения настоящего (И®И), и будущего (Л®Л). Обратимся к ним.

            §4  Ассоциативность и аналогия.

            В синтаксисе настоящего, в отличие от синтаксиса прошедшего, представленные знаки демонстрируют бессодержательность осуществления языковой игры, истолковывающей их, - их наличие не в данности представления, а в возможности их содержательного толкования. Кроме того, что эти знаки требуют своего толкования, в нашем синтаксисе о них ничего не скажешь, способ их толкования не представлен их структурой наличия, как в синтаксисе прошедшего (Л®И), который способен продемонстрировать его в герменевтическом круге. Иными словами, представленные к рассмотрению знаковые связи требуют в интерпретациях синтаксиса полагания своей игровой структуры, так как никакого другого игрового содержания, до осуществления синтаксического рассмотрения, они не имеют, их содержание не представлено к демонстрации. С этого полагания и начинается синтаксическое интерпретирование. Следовательно, смысловая связь настоящего (И) - само осуществление содержания (И) синтаксических суждений И®И.

            Если в синтаксисе прошедшего интерпретации рефлексируют ( демонстрируют) над представленным содержанием (Л®И) и, следовательно, могут интерпретировать бессодержательную значимость осуществления герменевтического круга необходимостью смысловой связи, то в синтаксических отношениях настоящего, когда знак указывает на само устраняемое осуществление синтаксиса вне рефлексии (И®И), разумеется, демонстрации герменевтического круга быть не может, самоустраняемое демонстрирование невозможно, и смысловая связь не может быть необходимой. Она достоверна настолько, насколько осуществимо её игровое толкование (любое толкование! ), т.е. достоверностью смысловой связи настоящего является достоверное формы doxa - волеполагание.

            Примером такой связи является ассоциативная связь.

            Мы говорим: “А у нас вызывает ассоциацию с Б”. Вызывает, а не представляет, как таковой ассоциации без нашего рассмотрения А нет, ничто А не связывает с Б без ассоциативного рассмотрения. Ассоциация не представима в синтаксисе, а осуществима в нём, ассоциацию нельзя продемонстрировать ( в отличие от аналогии, см. ниже ), её можно только пережить. Поэтому бессмысленно говорить о необходимости ассоциаций, ассоциация может быть любой, главное, она должна быть осуществимой.

            Но ассоциацию можно “испытывать”, - возражаете вы.

            Испытываем мы не ассоциацию, а представленный знак, указывающий на возможность её осуществления, именно его представимость мы толкуем воздействием на нас, но это уже происходит в синтаксисе прошедшего.

            Смысл ассоциации волеполагается нами. Для причинно-следственной связи её смысл был представлен в синтаксисе, мы умели продемонстрировать игровое содержание: обращаясь к шахматам, мы знаем как пользоваться игровыми фигурами, представленные знаки имеют демонстрируемое игровое содержание, мы знаем, что с ними делать и, следовательно, можем интерпретировать связь как необходимую или “правильную”.

            Возникает вопрос: как быть с аналогией? Аналогическая связь, конечно, не может быть необходимой, но, с другой стороны, мы говорим о “представленных аналогиях”, о “точных и неточных аналогиях”, и о “неверных аналогиях”, т.е. как бы выстраиваем над ними синтаксис логической “истины”.

            Несомненно, аналогия - ассоциативная связь, но осмысление этой связи происходит в следующем синтаксисе к уже осуществлённой, пережитой ассоциации, где вместе с представленными аналогичными значениями так же представлены структурные связи осуществлённой ассоциации. Поэтому синтаксическое рассмотрение аналогий происходит в синтаксисе прошедшего, что и даёт возможность говорить о “точных” и “неточных” аналогиях. Но всё равно, говорить о аналогиях мы можем, лишь зная правила по которым они проводятся. Находясь вне культурной традиции востока, нам не понять его поэтические аналогии, но нам не нужна никакая традиция, что бы понять индексал “это”.

            Ассоциации и аналогии в явном виде выражают игровую обусловленность смысловой связи, так как в отличие от причинно-следственной связи, не демонстрируют своего игрового содержания и не могут быть интерпретируемы как необходимые.

            Иными словами, если для причинно-следственной связи её знаки указывают на демонстрируемое (Л) содержание (И) игры, то знаки ассоциации, их часто называют символами, требуют осуществления своего содержания (И) вне рефлексии (И) отношений прошедшего, т.е. в синтаксисе настоящего И®И. Знак в синтаксисе прошедшего - указатель на место в демонстрируемой структуре игры, а символ в синтаксисе настоящего - указатель на само внеположное осуществление синтаксиса, - поэтому символ нельзя понять, не пережив его. Только опыт такого переживания наполняет символ содержанием. Но, помня об отношении ассоциаций и аналогий, можно сказать, что рано или поздно все символы обратятся в знаки. Это обстоятельство займёт важное место в третьей части моей книги.

            §5  Интуиция.

            Нам осталось рассмотреть самую таинственную из всех смысловых связей - интуитивную связь. Если синтаксис настоящего имеет в знаках представленный указатель на своё собственное осуществление, внеположное знаку, то синтаксис будущего вовсе не имеет никакого представимого указателя (Л®Л), что даёт основание считать интуицию чем-то нереальным, несуществующим, фиктивным.

            Что же тогда интуиция? - Смысловая связь пропозиции молчания, бессодержательная значимость формы памяти вне всяких игровых интерпретаций. Интуитивная связь говорит о неозначаемости существования в существующем, о их принципиальной нетождественности. Но как тогда говорить о интуиции как о смысловой связи?

            Сначала ответим на вопрос: чем является интуиция по отношению к содержанию языковых игр? - Ответ ясен, - она сама возможность осуществления языковых игр, т.е. указатель на саму демонстрируемую молчанием рефлексивность формы памяти.

            Когда мы говорим об интуиции, мы говорим: “я интуитивно чувствую это”, “чувство” указывает на внеигровую ( внеязыковую ) связь интуиции. Интуиция - значимость возможности осуществления, но не само игровое осуществление; возможность смысловой связи, но не сама смысловая связь. Интерпретируя значимость этой возможности как реализацию игры, мы толкуем интуицию некоторой осуществлённой, но невидимой смысловой связью. По сути мы толкуем возможность пропозиционального демонстрирования формы памяти, поэтому всё пропозициональное можно считать интуитивным.

            Например, понятие тождественного - интуитивное понятие, полагающее свой смысл существующим до всякой игры, т.е. в любых играх и значениях. Объяснить это невозможно. Чтобы понять значение “тождественного”, надо уже иметь возможным помыслить его тождественным себе, следовательно, смысл “тождественного” в его возможности демонстрирования себя в герменевтическом круге, который мы интерпретируем тавтологией А=А.

            Можно выразиться более обще, что любые пропозициональные отношения как игровые демонстрации бессодержательной значимости являются интуитивными связями, возможностями своего же осуществления.

            Интуиция не фикция, а такое же пропозициональное отношение формы памяти, как и закон тождества, но интуиция никогда как игровое содержание не может быть предметом синтаксического рассмотрения, синтаксис возможен лишь к её реализациям в играх.

            Это выражается в двойственном характере интуитивных значений. С одной стороны, закон тождества является нашим волеполаганием: его “законность” указывает на значимость его осуществления в любом значении - это форма doxa. С другой стороны, мы говорим о тождественном лишь в пред-ставленных тавтологиях, демонстрируя данность закона тождества, его значимость как форму episthmh. То есть интуитивные значения могут быть сразу двух форм!

            Парадокс объясняется просто. Мы судим о бессодержательных отношениях памяти (Л®Л) лишь посредством содержания игровых связей (Л®И, И®И), демонстрируя в нём герменевтический круг, выявляющий обе формы значимости.

            Подводя итог, можно сказать, что интуиция - это ускользающая сторона игровой реальности, чьё ускользание тождественно осуществимости языковых игр.