Глава 17.

 Глава 17.

 Синтаксис неналичной языковой игры.

            §1  Синтаксис как неналичность.

            Любая неналичная языковая игра может быть рассмотрена как синтаксическая. Доказательству этого мы посвятим настоящий параграф.

            Не всякий синтаксис неналичен,- игра в шахматы по “правилам”, когда ход выбирается на основании теоретических знаний ( список синтаксических правил ), но зато любая неналичная игра может быть рассмотрена как некоторый синтаксис наличной игры.

            Неналичность, как мы её определили, - толкование языковой игрой собственного осуществления, прямым или косвенным способом. Главное, что в ходе игровых интерпретаций суждения своим субъектом должны указывать на собственное осуществление игры и, следовательно,  неналичная игра становится неотличимой от своего синтаксиса, а её синтаксис становится двойным синтаксисом - синтаксисом синтаксиса.

            На языке кванторных структур выше сказанное сводится к тому, что первый субъект структуры наличных интерпретаций ("$®$")="$ указывает на значение с кванторной структурой символа: ($"®"$)=x : ("$®$")="$. В результате, в синтаксических интерпретациях  толкуется доксический элемент ($"®"$) , чьим забвением осуществляется наличный синтаксис ("$®$")="$, - его суждения уже не могут характеризоваться индексальной формой ( выявляется забываемое ), их кванторная структура становится явно семантической: ("$®$")®"$=x : ("$®$")="$, где первый субъект указывает на структуру знака: ($"®"$)=x : ("$®$")="$, так, что в конечном итоге интерпретируется индексал $-“я”, указывающий на осуществление синтаксиса. Но семантическая интерпретация начинается с суждения "$, указывающего на наличный топос, следовательно, бессодержательность осуществления знаковой или символьной структуры должна быть помещена в топос как наличный знак “x”. Синтаксис обналичивается, в топосе значений появляются структуры символов: ($"®"$)=x : ("$®$")="$, а интерпретации синтаксиса становятся явно семантическими.

            Иными словами, любая неналичная языковая игра может быть рассмотрена как синтаксис наличного топоса, среди значений которого находятся символьные структуры.

            Но можно ли в таком случае вообще говорить о топосе? - И да, и нет. Да - как о бессодержательно значимой “наличности”; нет - как о представленности структуры, так как последняя через символьные значения топоса всегда предполагает дальнейшее своё перетолковывание ( мы до конца не знаем синтаксического способа толкования, его способ неналичен), поэтому топос неналичного синтаксиса теряет структурную определённость. То есть, осуществляя семантическое структуирование наличного топоса, мы, в следствие присутствия в нём символьных значений, не можем проинтерпретировать его структуру в индексальной форме: ("$®$")="$, так как структура топоса будет интерпретировать осуществление этого указывания, что обрекает нас на бесконечное его интерпретирование.

            Разумеется, интерпретаций до бесконечности не существует, и сама бессодержательность “бесконечного” заканчивает неналичный синтаксис. Делается это банальным образом: под смыслом символа “x” начинают понимать определённые обналиченные структуры синтаксиса, помещая их в топос, и тем самым демонстрируют герменевтический круг через бессодержательные индексалы ( истина и т.п. ). Бессодержательность “бесконечного” интерпретирует бессодежательность круга, демонстрирующего само осуществление синтаксического толкования, саму возможность бесконечного интерпретирования.

            Из всего этого следует, что в топосе неналичного синтаксиса всегда должны присутствовать индексальные значения, замыкающие круг игры, чей смысл демонстрируется как априорно ясный. Как правило роль этих индексалов берут на себя символы топоса.

            Действительно, что такое “единица” как значимость числа? - Указатель на возможность указывания, на возможность счёта.

            §2  Обналиченность и структура. Пропозиция.

            Неналичный синтаксис осуществляется как своё обналичивание. Но до каких пор может осуществляться обналичивание? Или - что обналичивается в синтаксисе?

            Наличный синтаксис заканчивается интерпретацией “наличия” “единством”       (истиной ) синтаксических правил, устраняя из содержания толкования понятийного аппарата. В неналичном синтаксисе понятийный аппарат помещается в семантически истолкованный топос значений, - это символы и их интерпретации, требующие своего игрового толкования. То есть, неналичный синтаксис пытается проинтерпретировать свой понятийный аппарат, но осуществление синтаксиса тождественно устранению этого толкования из его содержания. Следовательно, чтобы осуществить неналичный синтаксис, необходимо проинтерпретировать его же  осуществление, но вне его семантических интерпретаций. Задача, имеющая одно решение - замкнуть синтаксические интерпретации через символы-индексалы в герменевтический круг, демонстрирующий осуществление синтаксиса. Поэтому неналичный синтаксис осуществится или обналичится тогда, когда в структуре его интерпретаций явно будет репрезентирована пропозиция значения, демонстрирующее содержание которой будет значениями понятийного аппарата.

            В следствие этого сам способ синтаксического рассмотрения может характеризоваться демонстрируемым понятийным аппаратом, своей пропозицией игры, несводимой ни к каким иным интерпретациям, кроме демонстрации в герменевтическом круге. Конечно, пропозициональность понятийного аппарата ( пропозиция “этой игры” ) может рассыпаться в результате следующих шагов синтаксического рассмотрения, тогда пропозиция игры превращается в абстракции. Собственно пропозицией мы будем считать только демонстрацию герменевтического круга, воспроизводящуюся при любом синтаксисе.

            Из всего этого следует, что если вы хотите определить всю структуру топоса неналичного синтаксиса, вам необходимо продемонстрировать на всех обналиченных интерпретациях герменевтический круг его игры. Само по себе это утверждение ничего замечательного не содержит, так как для того, чтобы выявить пропозицию игры, надо определить структуру топоса. Но неналичный синтаксис является синтаксисом синтаксиса и т.д. до бесконечности, замыкаемой демонстрацией логической формы. Следовательно, чтобы определить структуру топоса неналичного синтаксиса необходимо проинтерпретировать на всех обналиченных интерпретациях пропозицию логической формы, выраженной, например, в логических связках.

            Надо понимать, это не алгоритм абсолютного понимания, - его нет, так как логические формы тоже кто-то должен выявить, но это основание для следующего важного вывода: если в логических формах выявлена пропозиция значения для всех языковых игр, приводящих к демонстрации этой пропозиции, то новых игр, новых по структурному содержанию, вам не создать. Вы обналичили всю форму жизни, и вам осталось лишь эпигонство, будь то наука, искусство или  философия. Формы мышления смертны. Их смерть в их логике.

            §3  Семантическая иллюзия знака.

            Понятийный аппарат неналичного синтаксиса демонстрируется его кругом игры, в котором участвуют индексалы пропозиции в связях с семантическими интерпретациями  так, что создаётся впечатление содержательности знака-индексала. Появляется “иллюзорная” возможность постичь “истину” примерно так же, как мы постигаем устройство механизма или некоего объекта.

            Рассмотрим смысл этой “иллюзорности”.

            Смысл иллюзии игрового толкования “знака” в том, что мы о нём можем говорить, как и о любом игровом моменте, ведь и этим предложением я толкую знак. Тогда в чём иллюзорность подобного толкования? - В том, что у него нет содержательного окончания вне его самого, вне демонстрации самого толкуемого индексала. Все семантические толкования индексалов обращаются к демонстрации герменевтического круга, выходом из которого, дабы не попасть в другой, служит простое указание на саму наличность совершённого круга: $ - “я” могу его осуществить, " - “это” его осуществление.

            Поясню на примере “единого” и “многого”. Что есть единое? - “Значимость соотнесённостей многого”. - Что такое многое? - “Значимость интерпретаций единого”. Теперь в первый ответ на место “многого” подставим второй ответ, и получим: “единое есть значимость соотнесённости значимости интерпретаций единого”. Если первых два ответа создают впечатление осмысленных, то второй, их вариация, - самая обыкновенная белиберда, единственно продемонстрировавшая нам, что “единое есть единое”, т.е. просто нечто значимое.

            Вывод - индексалы не толкуются, индексалы демонстрируются.

            В чём причина этого?

            В том, что семантические попытки истолковать индексалы осуществляются в кванторной структуре ("$®$"®"$), интерпретирующей в одной игре и форму episthmh, и форму doxa, т.е. гетерономные формы языковой игры ( глава 12 ). Но в выявлении гетерономных форм игра не может осуществиться как утверждение достоверного, так как выявление одной из гетерономных форм делает невозможным игровое осуществление другой, в следствие чего и образуются диалектические метания по герменевтическому кругу этих несовершаемых игр, прервать которые можно единственным способом - указать на круг игры как на бессодержательный знак.

            §4  Пропозициональность - формы жизни.

            Вывод третьего параграфа можно сформулировать более точно: пропозициональная структура не интерпретирует форму памяти, а демонстрирует её. В этом суть и основание возможности понимания чего-либо. Мы понимает что-то  ровно в той мере, в которой способны осуществить это что-то как свою форму памяти - осуществить и продемонстрировать, т.е. обналичить её, - поместить своё осуществление в топос нашей памяти, “я” истолковать как “это я”.

            Пропозициональная демонстрация, таким образом, основание всему многообразию осмысленного. Но если посмотреть на моё ли толкование пропозиции, или на её современную истолкованность - всё равно, структура пропозиции будет достаточно бледна, чтобы “из неё выходило наше многообразие языковых игр”. Факт удивительный, но его удивительность заключается в ложной попытке  осмыслить пропозицию семантически, помыслить её некоторым ядром-объектом, из которого рождается всё в нашей культурной традиции. Любое такое толкование иллюзорно, хотя эта иллюзорность создаёт игровую реальность нашей жизни, - в этом-то и суть и иллюзорного, и реального. Если иллюзорность ставит под сомнение реальность, то реальность равно ставит под сомнение иллюзорность, будучи осуществлением её смысла.

            Смысл пропозиции раскрывается как система действий памяти в знаках индексалах, представляющих иллюзорность своего семантического толкования игровой реальностью нашего существования. Существуя, мы забываем о иллюзорности игровых интерпретаций, так как сами реализуемся в их осуществлении.

            Жизнь, обналичивая свои мифы, делает их реальными.

            Поясню это.

            Поскольку всё понятое осуществляется как форма памяти, то любые синтаксисы языковых игр можно истолковать в структурах герменевтических кругов, на которые указывает наше “я”, - иллюзорность мыслимого. Таким образом, всё существующее оказывается истолкованностью нашего “я”. А само “я” является тем способом толкования бессодержательно значимого, чья игровая реальность создаёт нашу форму жизни - самое реальное из реального: можно сомневаться в реальности Бога и мира, но нельзя сомневаться в реальности самих сомнений и т.д.

            Иначе: каким способом мы понимаем и толкуем собственное “я”, таковым образом и реализуется наша жизнь.

            Как же в нашем “я” забывается иллюзорность семантических интерпретаций? - Трактовкой нашего существования как существования некоего значимого единства - субъекта существования: жизнь всегда представлена жизнью некоторого “я”, хотя, быть может, и не является им.

            Но вы скажите, что такое формальное единство присуще любому мышлению, и поэтому бессмысленно говорить о разных формах мышления и жизни.

            Заметим, что пропозиция значения не сводится лишь к  указанию на бессодержательную значимость “единого”. Пропозиция значения выражается в сложных семантических структурах, появляющихся на пути синтаксического рассмотрения, суть которого не в определении “кто” играет в игры, а через “его” понимание осуществить “его иное” ( рефлексия ) в той или иной культурной традиции.

            Иными словами, формальное единство обязательно выявляется в играх, но не обязательно его толковать априорно ясным игроком наших игр. Например, в представленном на этих страницах синтаксисе единство “я” не субъект осмысления, его у меня вовсе нет, а способ создания языковых игр нашей западной культуры. И в силу этого моё мышление не является западным мышлением, а мышлением его рефлексивного синтаксиса. Оно ломает реальность семантики нашей жизни, десакрализует её идолов науки, религии, философии, но платит за это формальностью. Кстати, оно вполне предоставляет возможность помыслить игроком жизни не “я”, а “нас всех”, хотя этот паллиатив ничего нового не даст, - коллективное “я” то же самое “я”. Более радикальным будет, если моё мышление положит конец самой рефлексивности мысли, посчитав её априорно ясной, как наше “я”, т.е. положит конец “личности”, “науки”, “религии”, “искусству” и т.п. Так, что возможны иные формы жизни.

            Беда в том, что мы принципиально не способны понять их в своём мышлении, так как для этого их надо осуществить и, следовательно, создать.

            Вы возражаете - человек живёт интересами, а не формами.

            “Интерес” также  интерпретация нашего “я”, та же семантическая иллюзорность бессодержательного. “Интерес” говорит о том, что мы поглощены своими играми, что мы забываемся в них. Недаром забвение и опьянение считались, да и сейчас считаются, наиближайшими состояниями к Богу, к истинному бытию. Энтузиазм - одержимость Богом или истиной. “Интерес” поэтому не противоречит моим выводам, а подтверждает их, на свой лад толкуя “забвение в памятовании”.

            §5  Структура понимания, трёхмерность пространства.

            Понимание по сути неналичный синтаксис. “Понять что-то” уже содержит в себе проблему семантического толкования иллюзорного и реального, иначе никакой бы проблемы понимания не было, а было бы простое указание “это”, понятое как “налично представленное”. Мы знаем, что за каждым пониманием, как за языковой игрой, стоит пропозиция значения, выявляемая последовательностью синтаксических рассмотрений. Следовательно, любое понимание должно демонстрировать структуру пропозиции - структуру герменевтического круга: то есть, что бы мы не понимали, наши толкования будут репрезентировать пропозициональные отношения формы памяти.

            Продемонстрируем это на примерах.

            Всем известна взаимная обусловленность дуальных понятий “единого-многого”, “части и целого”, “бытия и небытия” .... Все эти понятия выражают тождественную себе игровую значимость осуществления памяти ( форма doxa ), но “значимое” всегда и его “иное”, - осуществление смысла “значимого”, то, что мы называли пропозицией “тождественного и иного” - это и выражает рассматриваемая дуальность.

            Другой пример: ответим на вопрос “почему наше пространство трёхмерно?”.

            Во-первых, что значит трёхмерность? - Определённость положения в пространстве, т.е. определённость его значений, - синтаксис к игровой значимости.

            Вспомним, что демонстрация пропозиции значения в форме episthmh характеризуется пред-данностью пространства-вместилища всех осуществлений языковых игр. Мы должны выявить определённость значений формы episthmh. Определённость значения - его истолкованность в суждениях игр, следовательно, структурой понимания определённости значений episthmh будет тринарная структура суждения ( субъект, предикат, глагол ), то есть значимость формы episthmh в синтаксической рефлексии будет определяться тремя индексалами, - третий индексал, в отличие от двух формы doxa, возникает из-за рассмотрения самой рефлексивности синтаксиса как представленности. Три индексала -  это: указатель на “место” значения в топосе игры (субъект); на его осуществляемую в топосе игровую связь ( предикат ); и на саму рефлексивность осуществления ( игрок ) языковой игры ( глагол ).

            Наше геометрическое или физическое пространство также являются интерпретациями пространства-вместилища episthmh, поэтому понимание их определённости будет иметь также тринарную структуру индексалов, толкуемую нами трёхмерностью.

            Но ранее говорилось, что пространство можно истолковать в шести или в четырёх координатах, нет ли здесь противоречия? - Нет. Шестимерность возможна как игровая или семантическая интерпретация, а не как логическая демонстрация пропозиции значения, шестимерность может быть сведена к трёхмерности в последовательности синтаксических рассмотрений, а не наоборот. Вся многомерность - семантика определённых игр, способ толкования игровых функций, только так она имеет смысл. И если кто-то говорит о четырёхмерности пространства в смысле логической выявленности его структуры понимания, то этот говорящий должен изъясняться в суждениях с тетрарной структурой. Что это такое - спросите у него.

            §6  Язык - синтаксический лабиринт.

            “Что можно понять - то можно высказать” - известный тезис. Я бы сказал точнее: “что можно понять - на то можно указать в высказываниях”, имея в виду демонстративный характер индексальных суждений.

            Что такое индексал “это”? - Его понимание является его же демонстрацией: “определённость понятого”, - но что это такое? - “это...” - это демонстрация осуществления индексала. Язык создаёт сложное пространство индексальных толкований, он даёт выразиться указыванию, в том числе и формы doxa - “я”, как можно полнее, т.е. сложнее во всевозможных рефлексирующих структурах.

            Так что же значат индексалы “это”, “я”? - Они выражают сам язык, т.е. возможность осуществления всех осмысленных связей.

            Язык не должен пониматься узко лингвистически или филологически. Языком является всё, что может интерпретировать индексалы “это” и “я” как форму рефлексии памяти. Язык - это пути осуществления смысла, или - лабиринт смысла, лабиринт осмысленности жизни, протекающей в его коридорах.

            У нормальных лабиринтов всегда есть выход или хотя бы вход, но наш язык - язык неналичных игр не имеет ни того, ни другого. Он не допускает пред-ставленность его из вне - из выхода, так как выход из него - потеря всякого смысла, всякой значимости.

            Но не является ли синтаксис путём выхода из лабиринта языка?

            Казалось бы, синтаксис, формализуя понимание, как никто другой близок к выходу из лабиринта, близок к бессмысленному как к бессодержательно значимому. Но всё-таки значимому! - И выход синтаксиса обращается в тупик. В замкнутое пространство без стен.

            Вывод - язык не предмет исследований, он средство собственного рефлексивного понимания, т.е. осуществления.

            §7  Вера.

            Если язык или вся целокупность осмысленного не представимы как нечто осмысленное  в наших играх, то есть всегда неналичны, то смысл самой          их демонстрируемой неналичности может интерпретироваться семантически как внеположное осуществление самих семантических  толкований. Такое толкование называется “верой”. Рассмотрим её смысл.

            “Я в это верю” говорит о том, что “я” не могу “знать”, т.е. я не могу проинтерпретировать это утверждение как достоверное, что тождественно невозможности дальнейших семантических интерпретаций, замкнувшихся в бессодержательных тавтологиях герменевтического круга. Замкнутость синтаксисов демонстрирует логические формы, и если в фразе “я в это верю” указатель “это” будет указывать на эту демонстрацию, то мы будем нести чушь: как я могу в это верить или не верить, если я своей же верой осуществляю “это”. Верить в логические формы нельзя, так как такая вера обессмысливает и себя, и “знание”, и “незнание” - рефлексивность мысли. Именно такую веру насаждал Кант в “практическом разуме”. Другое дело, когда “это” указывает не на саму форму демонстрирования, а на её семантические интерпретации, отличные от своего демонстрирования, т.е. внеположные ему. Тогда “вера” имеет смысл “неналичности” или внеположности осуществления языковых игр.

            Нельзя верить в логическое “единство” значимости, так как сомнения в таковой обессмысливают само сомнение, да и любую смысловую интерпретацию. Но можно верить, что “Бог един” - в семантическую интерпретацию демонстрации значимого.

            Так в чём же смысл “веры”? - Вера указывает на саму внеположность игровых значений. Но указывание “веры” в семантических толкованиях игр, к которым мы переходим, перешагивает через безосновательность “веры”, считая её семантическим значением. “Вера”, таким образом, обращает нас к своей форме мысли, указывая на её способ понимания.

            Проповедуя веру, мы учим или направляем себя и других к осуществлению того или иного образа мысли, той или иной формы жизни. Проповедуя “веру”, мы вовлекаемся в её языковые игры.

            “Проповедь чужих богов” - это осуществление чужой формы жизни, и, значит, уничтожение своей, - за это казнили Сократа. По этой же причине интеллектуал Тацит называл христиан “ненавистниками рода человеческого”.

            Вера, тем более религиозная вера, Святая Святых любой культуры, так как через неё возможно осуществление и охранение культуры. Не будем же винить ни судей Сократа, ни его самого: одни охраняли Святое, другой его осуществлял.