Глава 3.

 Глава 3.

 Пропозиция значения.

            §1  Маски “играющего я”.

            Слова, значения, положения, понятия, связи, образы, эмоции - далеко не полный список, что говорит нам о наших играх. Мы узнаём игры по их значениям и смыслам. Значит то, что указывает на них является возможностью понимания их значений; понять - значит проиграть их в игре или предполагать подобный проигрыш (знать его синтаксическую интерпретацию ). Но в любом случае необходим указатель на возможность осуществления языковой игры.

            Этот указатель не может быть индексалом “я”, указывающим на осуществление любой игры, нам нужен указатель именно на “эту игру”. Он должен указывать только на игрока этой игры - на её “играющее я”.

            Играющее я становится для нас маской игры, заслоняющей от нас бессодержательную значимость нашего существования, и тем самым даря нам возможность “забыться” в игре. Вся наша жизнь становится чередой таких масок.

            Говорить о играх - значит говорить о их масках. Но при огромном многообразии игр, что можно найти общего в чертах их масок?

            Общее у них только одно - репрезентация в содержании игры бессодержательно значимой формы рефлексии памяти.

            Выявляя маски наших игр, игр европейской культуры, мы увидим в них смысл пред-существуюшей метафизической истины, в использовании которой осуществляется игровое “забвение” бессодержательного. Выявленные черты масок будут пропозициональной структурой истины, следовательно, и формы памяти.

            Традиционная логика, говоря о пропозиции, интерпретировала её связью знаков-индексалов, предсуществующих всем смыслам. Поэтому сам смысл “знака” и его связей оставались в полном мраке априоризма, т.е. то, на что опирается западная логика, совершенно нелогично оставалось невыявленным. Собственно, никакой теории значения до сих пор не существовало.

            Все семиотические теории, включая метафизику, теорию множеств, проблем оснований математики, выявили лишь то, как мы пользуемся знаками, но не то, как само пользование ( свершение памяти ) осуществляется в смысле “знака”.

            На страницах моего исследования я пытаюсь восполнить понимание значимости. Первую часть можно назвать теорией знака, основанной на новых категориях, введённых в первых двух главах, которые предоставляют возможность осмысления игровой значимости, ранее закрытую от нас, так как в форме старой метафизики сущего само “сущее” препятствовало взгляду, направленному на понимание смысла знака. Все попытки в этом направлении рубили сук , на котором сидели: выявляя смысл знака, они отвергали свои логические основания ( парадокс Фреге ), основания той формы мысли, где достоверное представлено истиной.

            §2  Пропозиция - демонстрация бессодержательного.

            Нераскрытой сутью знака является смысл его бессодержательной значимости, т.е.  демонстрация знаком внеположности осуществления языковой игры, выявленной в  тавтологическом круге игровых связей.  Смысл того, что все значения значимы настолько, насколько и как осуществим в них круг игровых тавтологий.

            Этот круг демонстрирует отношения пропозициональной структуры знака, указывая на демонстративность  осуществления самой структуры пропозиции, тем самым замыкая круг в его тавтологической бессодержательности.

            Знак, таким образом, интерпретируется указателем  на бессодержательную замкнутость всей пропозициональной структуры.

            Рефлексирующая демонстрация пропозиции по сути является осуществлением бессодержательной значимости, репрезентируемой в содержаниях языковых игр.

            Сама пропозиция, как и метафизическая структура, не является языковой игрой, а лишь демонстрацией замкнутости содержания любой языковой игры в круге тавтологий.

            Описывая пропозицию значения, мы не описываем некоторый скрытый объект, некоторое скрытое основание мышления, а только находим более или менее полные интерпретации бессодержательности собственного существования, выраженные в нашей культурной традиции. Нет единой пропозиции - есть пропозициональное единство ( бессодержательность ) осуществляемых языковых игр.

            §3  Тождественное и его иное.

            Самая очевидная пропозиция в логике - пропозиция тождественного себе (значимость - “=“) и его иного ( “не” - условно, далее будет показано отличие иного от отрицания ). Рассмотрим её как толкование рефлексии бессодержательного.

            а) А=А - связь знака с собой: интерпретация индексала А осуществлением указывания ( = ) на свою значимость (А), - круг, демонстрирующий бессодержательность указывания как представленную в его осуществлении значимость знака А.

            Подобная демонстрация предполагает рефлексивное отличие осуществления указывания от указанного, того, что означается двумя знаками в тождестве А=А ( их неразличимость говорит о игровом устранении этого отличия, о том, что “знак значим сам по себе” как сущее). Следовательно, пропозиция тождественного себе предполагает и интерпретацию А=В, где В мыслится отличным от А, т.е. В иное А.

            б) В “не” А ( В иное А ) - интерпретация индексала А демонстрацией ( “не” ) осуществления его смысла как  нечто отличного ( В ) от его значимости, - демонстрация рефлексирующей внеположности указывания указанному.

            Заметим, что моя пропозиция иного (“не”), назовём её вместе с пропозицией тождественного (=) пропозицией игровой значимости, отличается от отрицания тем, что она говорит о ином “этого значения”, находящегося в “этом” круге толкования бессодержательного, “иное” говорит об осуществлении смысла “этого” значения, а не о чём угодно отличном от  А. Для меня пропозиции отрицания не существует, так как  смысл “отрицания” не может участвовать в демонстрации бессодержательной значимости: “ничто” не может демонстрировать само себя ( глава 2 , §5).

            Что означает “всё, что угодно”? - Всё, что угодно вне смысловых связей игр? Тогда это “всё, что угодно” - бессмыслица, никак и ничем не означаемая.

            Нет, - возражаете вы, - мы имели в виду “всё, что угодно” имеющее место, существующее.

            Но как существующее? Если как смысловая связь, то это не отрицание, а нечто иное связи, её осуществление в памяти. Если же нет, то что под этим скрывается, какой смысл? - Только один: что знак А существует сам по себе, говоря языком диалектики противоречивого, сам в себе имеет своё значение. Последняя фраза не может не напомнить максиму Декарта: “Cogito ergo sum” - “Я мыслю, следовательно, я существую”. Ту контрабанду мысли, в которой и находилось отрицание как пропозиция мышления. Контрабанду античной пред-существующей истины, Бога, но уже в новых формах европейской жизни, делающим акцент не столько на предсуществование истины, сколько на её использование в наших играх. Проблемы метода становятся центральными проблемами мысли, смысл становится представимым знаком, предметом метода.

            В этой пред-метности смысла и обретает своё значение “всё, что угодно” как всё то, что может иметь место в данной предметности.  “Иметь место” и “существовать” Декартом мыслятся равнозначно, поэтому предметность выступает как Универсум представленности, свершённости языковых игр.

            “Пропозиция отрицания”  становится указателем на иное всего Универсума представленности, что исключает своё же основание отрицания - “я мыслю”, так как вне представленного в Универсуме нет языковой игры, где имело бы место само “отрицание”. В предметности мысли нет места, где можно осмыслить саму предметность. Но мы же осмысляем её, следовательно, то, “откуда”  мы мыслим, если можно так говорить, не имеет своего места в декартовом: “я мыслю, следовательно, я существую”.

            Декарт поспешил со своим несомненным основанием, забыв о логической форме своей несомненной истины, забыв о смысле “я”. Кто здесь существует? - Указывание или указанное?

            Нет, на самом деле, для языковых игр максима Декарта звучит иначе:

“Я мыслю, следовательно, я ... существовал”.

            Парадоксальное несовпадение времён выражает демонстративность внеположности осуществления языковых игр - демонстративность  игровой рефлексии.

            §4  “И” и “или”. Пропозиция игровой связи.

            Легко увидеть, что пропозиция “тождественного-иного”, или пропозиция игровой значимости, с необходимостью осуществляет в своём толковании  бессодержательного иную логическую пропозицию - “и” (&) и “или” (Ú). Также можно увидеть, что пропозиция “и-или” невозможна без демонстрации пропозиции “тождественного-иного”. Если тождественное и иное говорят нам о значении как о знаке-индексале, то пропозиция “и-или” указывает на само осуществление смысла указывания в интерпретационных связях языковой игры. Пропозиция “и-или” - пропозиция игровой связи.

            Игровая связь указывает на единство смысла игры ( бессодержательность круга “тождественного-иного” ), рефлексируя над игровым содержанием, следовательно, пропозиция “и-или” является рефлексирующей ( синтаксической ) демонстрацией пропозиции “тождественного-иного”. А значения “и” и “или” - рефлексирующими индексалами над индексалами “тождественного” (=) и “иного” (“не”).

            а) А “и” В - говорит нам, что значения А и В имеют смысл , если интерпретируют друг друга в единстве (&- “и”) игровой связи - игрового осуществления. Даже “отличие” А от В говорит о их игровом единстве (&)  в смысле их “различения”. “И” также может интерпретироваться рефлексией над индексалом “тождественного”: “А и А” интерпретирует в синтаксическом обобщении “А=А”.

            б) А “или” В - говорит, что смысл различия значимости А и В от их игровой связи не может совпадать с игровым содержанием знаков А и В, в этом отличии должно быть что-то общее и внеположное их содержанию - выбор между ними. “Или” интерпретирует внеположность осуществления игровой связи игровому содержанию. “Или” также может интерпретироваться рефлексией над индексалом “иного”: “А или В” интерпретирует в синтаксисе действие различения “А не В”, говоря об “ином” как об осуществлении действия выбора.

            Таким образом, по аналогии с пропозицией “тождественного-иного”  индексал “и” можно назвать “тождественным” игровой связи, а “или” - “иным” игровой связи.

            Мы заметили, что “и” и “или” индексалы на индексалы “тождественного” и “иного”, и проинтерпретировали “и” рефлексией “тождественного”, а “или” - “иного”. Но для демонстрации всей пропозиции “и-или” как  рефлексии над бессодержательностью пропозиции игровой значимости, также возможна интерпретация “тождественного” - “или”, а “иного” - “и”.

            “А=А”, если “А или А”, т.е. если мы различаем значение и осуществление его смысла ( можем демонстрировать знак ). “А не В”, если “А и В”, т.е. если интерпретирование “различия” А от В  осуществляется в смысловом единстве игровой связи.

            Таким образом, у нас имеются две возможности рефлексирующего интерпретирования пропозиции игровой значимости ( “=“ - “не” ) пропозицией игровой связи (и-или” ):

            а) интерпретация “тождественного”  значения “тождественным”  игровой  связи   (“=“ интерпретируется &, “не” - Ú );

            б) интерпретация “тождественного” значения “иным” игровой связи ( “=“ - Ú, “не” - & ).

            Возможность выбора этих двух интерпретирований также будет пропозициональной, демонстрирующей бессодержательную значимость самой рефлексии демонстрирования. Назовём её пропозицией “начала” и “конца”. Какой смысл этой пропозиции?

            “Начало” указывает на внеположность осуществления ( выбор ) языковой игры как на возможность её рефлексивного ( синтаксического ) рассмотрения; “конец” - на выбранный в игре способ интерпретации значения игровыми связями. Эти два способа интерпретирования игровой значимости мы будем называть формами значения или формами утверждения достоверного: случай а) - doxa; случай б) - episthmh.

            Подробному рассмотрению форм интерпретирования игровой значимости  будет посвящена вся следующая глава.

            Сейчас же отметим, что пропозиция “начала-конца” утверждает, что всякое значение имеет смысл только в том случае, если его осуществление начато и окончено в языковой игре; законченность смысла - демонстрация рефлексивного рассмотрения игрового содержания.

            Образно пропозицию “начала-конца” можно назвать пропозицией “смерти”: всякая жизнь, всякий смысл с необходимостью своего осуществления идёт к своему окончанию и к “смерти”; если этого нет, то нет и смысла, и жизни.

            Отсюда вывод: бессмертная жизнь бессмысленна.

            То, что мы смертны не менее удивительно, как если бы мы были бессмертны. Почему всё уничтожается в этом мире, всё - преходяще? - Потому, что иначе всё было бы бессмысленным, никак и ничем не вспоминаемым, беспамятным. Смерть - это не свойство живущего, это логика жизни.

            Всякая память смертна, бессмертное бытие - не бытие.

            Все попытки обойти смерть оборачиваются бессмыслицей. Выясните с интеллектуальной честностью “до жестокости к самому себе”, что для нас означает загробная бесконечная жизнь. В лучшем случае она будет для нас невыразимой, т.е. бессмысленной. Но откуда страх смерти?

            Мы боимся не смерти, а бессмысленности своего существования, того, чем оно является, и от чего нас заслоняют наши игры. Какие бы идолы нашей культуры не раскалывались бы под “философствующим молотом”, всё равно, на место рая приходит прогресс, на место Бога - Разум и т.д. Хотя ничто из этого ничего не объясняет, но всё же даёт забыться в новых играх.

            §5  Пропозиция данности языка. Импликация.

            В предыдущем параграфе мы увидели, что форма рефлексии памяти репрезентируется языковыми играми в двух формах  интерпретаций игровой значимости. Таким образом, смысл “языковых игр”, - смысл различия форм,- входит в круг пропозициональной структуры. Языковые игры пропозициональны, т.е. рефлексивно демонстрируемы.

            Языковые игры не являются только результатами нашей деятельности, они - сама рефлексивность рассмотрения значимости, - необходимость осуществления всего осмысленного в языковых играх. Поэтому языковые игры могут истолковываться как пропозиция данности языка.

            Но как в данности языка репрезентирована  бессодержательная значимость формы памяти? - Только как рефлексирующая демонстрация синтаксического рассмотрения языковых игр в языковых играх: игр, осуществившихся в этих значениях        (истина - И ), и игр, не осуществившихся в рассматриваемом содержании ( ложь - Л ). Истина  будет говорить об осуществлённом (И) смысле рассматриваемой языковой игры, в её содержании; ложь - о неосуществлённой (Л) демонстрации рассматриваемой игры, в её значениях, т.е. “ложь” будет демонстрировать бессодержательную значимость неопределённого индексала “это”, а не круг игровых тавтологий. Рассмотрим это подробнее.

            Итак, возможны следующие связи синтаксиса с рефлексивно рассматриваемой языковой игрой ( сначала осуществление синтаксиса, потом игры ):

            а) Л®Л - синтаксис демонстрирует бессодержательную значимость (Л) своей неосуществлённостью (Л) ( бессодержательностью ) “истинностного” толкования рассматриваемых значений, т.е. синтаксис также может рефлексировать над собственным осуществлением как бессодержательный индексал “это”, - то, что мы называем внеположностью осуществления языковой игры.

            б) И®И - осуществлённость синтаксиса (И) интерпретируется демонстрируемой осуществлённостью (И) рассматриваемого содержания как “ истинного”. Иными словами, в демонстрации языковой игры не могут участвовать не её значения.

            в) Л®И - интерпретирует бессодержательность рефлексии (Л) синтаксической демонстрации над содержанием (И) демонстрируемой языковой игры. Демонстрация отличия синтаксиса от рассматриваемой им языковой игры.

            г) И®Л - невозможная связь синтаксиса с рассматриваемой языковой игрой, так как осуществлённость (И) демонстрации невозможна без (Л) осуществлённости демонстрируемого.

            Не трудно увидеть в разрешённых связях а), б), в) и в неразрешённой связи г) известную пропозициональную связку материальной импликации.

            Попытаемся проинтерпретировать импликационные связи как данности нашей памяти, как данности нашего языка.

            а) Л®Л - внеположность рефлексии памяти любому содержанию любых языковых игр, её существование вне языковых игр. Это можно назвать пропозицией “молчания”.

            б) И®И - всякая игровая связь возможна лишь как содержательное осуществление языковой игры. Назовём эту связь пропозицией “утверждения”.

            в) Л®И - говорит о том, что любая языковая игра может быть рассмотрена в осуществлении другой языковой игры, внеположной первой, - в игре её синтаксиса: т.е. любой смысл может быть проинтерпретирован как бессодержательно значимый, демонстрируемый. Это пропозиция “вопрошания”.

            Из последнего следует важный вывод: что любой вопрос выходит из языковой игры или в молчание, или в игру её синтаксиса. Более того, вопрос задаётся из синтаксической игры и по сути содержит в себе возможность её осуществления. Если эта возможность реализуется в синтаксисе, то мы понимаем правила рассматриваемой игры - смысл её осуществления, понимаем спрашиваемое, если нет - молчим.

            §6  Вопрос. Синтаксис.

            Сейчас нас будет интересовать центральный стержень пропозиции данности языка ( импликации ) - пропозиция вопроса ( Л®И ).

            Вопрос, прежде всего, это связь значений языковой игры с её синтаксисом, или игрового содержания с его внеположным осуществлением.

            Чтобы вопрос имел смысл этой связи, он должен указывать на всю языковую игру как на осуществление формы рефлексии памяти и иметь в языковой игре синтаксиса содержательную интерпретацию указанного осуществления.

            Указать на всю игру, и именно на “эту игру”, можно только из другой игры, причём вопрос в ней должен быть индексалом на все значения, осуществляющие рассматриваемую игру. Эту роль на себя берут вопросительные слова “кто?”, “что?”, “почему?” и т.д. Но вопросительное слово, указывая на все значения “этой игры”, должно иметь в синтаксисе свою содержательную интерпретацию, вопрос должен иметь в синтаксисе свой содержательный смысл, свой содержательный ответ. Вопрос без ответа бессмысленен.

            Вопросительное слово - индексал “наоборот”. Если “это” указывает на нечто конкретное, имеющее значение в игре, устраняя в указанном своё бессодержательное осуществление, то вопросительное слово, указывая на “единство” спрашиваемого, - означенность бессодержательного осуществления, - предполагает в синтаксисе содержательное толкование своего осуществления - смысла.

            Но если мы можем задать вопрос о любой языковой игре, и если он имеет смысл, то значит ли это, что уже существует синтаксическая языковая игра? Кто её создал? - Не создал, а осуществляет: её осуществимость является репрезентативностью формы памяти. Пропозиция не существует, как предмет, а демонстрирует осуществимость бессодержательной значимости - значимости рефлексии. Мы не можем быть ни до, ни после нашей памяти.

            Если же вопрос смысла не имеет, то - или вы несёте чушь, или спрашиваете о метафизической, т.е. пропозициональной структуре мышления, демонстрируя в вопросе её бессодержательность.

            Например, спрашивая: “откуда сущее?” или “кто создал мир?”, мы отвечаем - Бог, или говорим, что мир существовал всегда, или родился из ничего в результате       (если из ничего, то откуда “результат”! ) “Большого взрыва”. Если вы последовательно станете выяснять смысл этих ответов, то придёте к их бессмысленности. - Что есть Бог? - То, что нельзя ни увидеть, ни познать.

            Почему это так? Потому, что синтаксисом к метафизической или пропозициональной структуре будет сама же эта пропозициональная структура, являющаяся не языковой игрой, а индексальной демонстрацией бессодержательной значимости существования. Вопрос не будет иметь ответа, а ответ ( Бог, Вселенная ) - игрового содержания, кроме смысла указателя на бессодержательное осуществление круга пропозиции значения.

            §7  Герменевтический круг.

            Бесполезны ли метафизические вопросы? - В  содержательной интерпретации - да. Но спросите себя, откуда вам знаком смысл “бессодержательного”, “бессмысленного” и т.д., на каком основании пропозиция интерпретируется демонстрацией бессодержательного?

            На основании её демонстративности, замкнутой в круг тавтологий. Совершённый нами круг пропозиционального толкования бессодержательного является кругом осуществления любого понимания вообще.

            Структуру круга понимания - герменевтического круга можно интерпретировать знакомыми нам индексалами, указывающими друг на друга, и размыкаемыми игровыми связями в двух формах интерпретирования значения. Осуществляя его, мы осуществляем опыт понимания “бессодержательного”, “формального”, без которых невозможно никакое понимание.

            Герменевтический круг - круг опыта мысли, через который идёт раскрытие синтаксических последовательностей нашей культуры. От полноты выявленных категорий в этом круге, категорий действительно осуществляемых в наших играх, действительных пропозициональных структур нашего мышления, зависит полнота и глубина понимания того, что осуществляется в нашей жизни, какой смысл содержится в ней.

            Иными словами, осуществление герменевтического круга освобождает мысль от масок её языковых игр, освобождает от забвения своего существования, освобождает от мрака априоризма “истины”.

            Все нами выявленные пропозициональные структуры: “тождественного-иного”, “и-или”, “импликации”, “начала-конца” - суть разные демонстрации одного бессодержательно значимого осуществления формы рефлексии памяти.

            Рассмотренные пропозиции демонстрируют собой один и тот же герменевтический круг, но в осуществлении разных языковых игр и их синтаксисов. Круги “тождественного-иного”, “и-или”, “данности языка” истолковывают единственный круг. Поэтому наши пропозициональные круги нельзя рассматривать как смысловые опосредования - круги спирали, выходящие на качественно новые уровни понимания. Такая интерпретация спиралью предполагает направляющую цель, лежащую вне герменевтического круга, а значит и вне смысла.

            То, что мы называем прогрессом, развитием форм мысли ( я бы назвал судьбой языка ) - истолкованность рефлексии герменевтического круга в синтаксических последовательностях нашей традиции.

            Что же происходит, когда форма жизни полностью выявляет ( как мы будем говорить в третьей части - обналичивает ) свой герменевтический круг во всех играх и синтаксисах? Форма жизни, следуя пропозиции “начала-конца”, заканчивается - умирает. И от того, что мы поняли в отжившей форме, зависит, будет ли развёртывать свой круг иная форма. Насколько далеко может простираться такая смена форм, сказать нельзя, так как “простирание” обретает смысл лишь в осуществившейся форме мышления. Наше дело не предсказывать, а понимать, в том числе и предсказания.